Апология здравого смысла - Страница 26


К оглавлению

26

— Откуда отправлял?

— Обратного адреса не было. Только адрес «почтового ящика», на который мы могли написать. Мы ему один раз написали. И это письмо подшито в нашей папке. Оно не пропало. В папке исходящих документов. У меня осталось и это письмо, и его адрес. Но он нам все равно ничего не даст, если мы ему напишем, то он может нам вообще не ответить.

— Это я понимаю, — кивнул Дронго. — А письма обычно вскрываете вы или ваши редакторы?

— Смотря какие письма. Деловую переписку я смотрю сама, а все рукописи отправляем нашим редакторам.

— Вы не помните, кому отправляли рукописи этого автора?

— Конечно, помню. Кустицыну. Он и Веремеенко ведут у нас прозу. Сундукова больше по поэзии, а Убаевой дают переводы наши консультанты. Но штат у нас небольшой, и поэтому каждый может смотреть любую рукопись. Это не принципиально. Кто-то в отпуске, кто-то уехал, кто-то занят, у нас нет такого жесткого графика.

— Я вас понимаю. — Дронго подумал, что вполне может исключить из списка подозреваемых эту пожилую женщину. Ведь исходящее письмо осталось, и, значит, можно попытаться выйти на этого «графомана».

Дронго вышел в коридор. Из комнаты редакторов доносились громкие голоса. Очевидно, там снова спорили. Громче всех возмущался Георгий Кроликов, который яростно спорил с Кустицыным и Сундуковой. С ним были согласны Убаева и Фуркат Низами. Оленев лишь иногда подавал реплики. А Веремеенко просто молчал, не вмешиваясь в разговор. Дронго прислушался…

— Если этот автор такой страшный убийца, то почему он хочет, чтобы о нем все знали? — кричал Георгий Кроликов. — Он должен скрываться, а не посылать свои рукописи, чтобы его могли вычислить. Может, он вообще не убийца, и Марина все перепутала. У этого человека просто бурная фантазия. Возможно, он сам из Саратова, узнал про желтую кофту и про эту родинку. И решил все написать. Он графоман, а не маньяк.

— Правильно говорит, — поддерживал его Фуркат Низами, — но какой убийца пошлет такую рукопись? Тогда он ненормальный.

— Вы ничего не понимаете, — горячился Кустицын, — это самая настоящая сублимация. Ему важно, чтобы о нем узнало как можно больше людей.

— Не нужно путать литературу с настоящей жизнью, — горячилась Убаева. — Если человек пишет об убийстве так подробно, это еще не значит, что он может сам совершить убийство. Достоевский все написал и обосновал, но сам он никогда и никого не убивал.

— Он не Достоевский. Он убийца, который хочет, чтобы о нем все узнали, — возражала Сундукова.

— Мы же сами решили пригласить эксперта, — напомнил Оленев, — а теперь снова спорим. Так нельзя…

Дронго вошел в комнату, и все снова умолкли.

— Не нужно так громко спорить, — усмехнулся он, — вас слышно даже в коридоре. Я полагаю, что вы напрасно спорите. Дело не в том, что автор ваших рукописей мог быть в Саратове. Дело в том, что он совершил уже два убийства и подробно о них рассказал. В разных местах, в разных городах. А это уже не просто совпадение, а нечто гораздо большее. Убийца реален, абсолютно реален и поэтому так страшен и непредсказуем. Я вас не пугаю, просто сообщаю вам об этих фактах. И ваш автор тоже реален. Самое страшное, если это действительно одно лицо. И самое опасное, если кто-то из вас решил ему помочь таким нелепым образом, забрав все рукописи.

Все молчали. Кто-то отвел глаза, кто-то недовольно крякнул, кто-то шумно задышал. Фуркат Низами развел руками.

— И вы хотите сказать, что среди нас есть сообщник убийцы? Мы писатели, а не убийцы, — жалобно произнес он.

— И мы все знаем друг друга много лет, — добавил эмоциональный Кроликов, — и я могу поручиться за каждого из наших товарищей.

— Не нужно так категорично, — предложил Оленев, — пусть наш эксперт нормально работает и сам сделает выводы.

— Все писатели, — задумчиво повторил Дронго. Ему в голову пришла некая мысль. Если не получилась проверка с поездкой в Саратов и появлением здесь утром Леонида Кружкова, то нужно попытаться проверить сотрудников издательства еще раз. Устроить некую провокацию. Ведь здесь действительно нет случайных людей, и все сотрудники знают друг друга по многу лет. Возможно, похититель рукописей еще до конца не осознает, до какой степени он завяз в этом страшном деле.

— Мне нужно уезжать, — взглянул на часы Кустицын. — Если у вас больше ничего нет, то позвольте мне вас покинуть.

— Завтра утром я попрошу вас снова собраться в издательстве, — попросил Дронго, — часам к десяти.

— Давайте к одиннадцати, — предложил Веремеенко, — у нас некоторые просто не поднимаются так рано.

— Мне тоже будет трудновато так рано сюда приехать, — улыбнулся Дронго, — пусть будет в одиннадцать. Я постараюсь приехать.

— Больше вы ничего не хотите сказать или спросить? — удивился Оленев.

— Пока нет. Мне было важно поговорить с вами, когда вы соберетесь все вместе. Но многие не успели подъехать. Ничего страшного. Завтра мы встретимся снова. До свидания.

Дронго вышел из комнаты и услышал раздраженный голос Георгия Кроликова.

— Он какой-то непонятный эксперт, — громко заявил тот, — ничего не спрашивает, ничего не делает. Зачем он собрал всех редакторов, я не понимаю. Честное слово, ничего не понимаю.

Дронго вернулся в приемную и уселся на стуле в ожидании Столярова. Ждать пришлось минут сорок. Наконец Феодосий Эдмундович появился. Он степенно, неспешно прошел в свой кабинет, поздоровавшись с гостем за руку и пригласив его к себе.

— Я сегодня был в городской прокуратуре, — сообщил Столяров, — они меня пригласили по нашему делу. Мы ведь отправили им рукопись, которая так взволновала нашу Марину Сундукову.

26